Сколько ни говори «халва, халва», во рту сладко не станет. Эта восточная мудрость очень применима к журналистской практике эпохи развитого социализма. Такое определение придумали советские идеологи для времен правления Л.И. Брежнева.
Не все они были циниками. Кто-то искренне веровал в достижимость идеалов, обозначенных партией. Бесспорно, к числу таких романтиков относился и Егор Кузьмич Лигачев, дошедший в своей партийной карьере до статуса второго человека всей КПСС. (Первым был, разумеется, генеральный секретарь М.С. Горбачев).

А до перемещения на Старую площадь Лигачев почти восемнадцать лет руководил Томской областью. Он сотворил много славных дел в этом качестве, и патриоты Томска по праву благодарны ему. О тех делах написаны многие книги. Здесь же уместно рассказать о его отношении к газете. К прессе вообще, а к нашему «Красному знамени» - в частности.
В журналистской среде бытовала легенда о том, как Егор Кузьмич начал свою деятельность на томской земле. В первый же день с утра новый первый секретарь собрал весь аппарат обкома. Представился сам и попросил представиться присутствующих. Потом завел разговор о текущих делах. По какому-то поводу сказал так: «Я, конечно, у вас еще новичок. Но вот областная газета в сегодняшнем номере трактует этот вопрос так…» Вгляделся в недоуменные лица: «Как? Вы не читаете собственную газету?!»
Больше он ничего не сказал, но уже со следующего дня каждый работник обкома начинал свое деловое утро тем, что открывал свежий номер «Красного знамени». Прочитывать газету приходилось целиком, ибо невозможно было предсказать, какая публикация сегодня привлечет внимание Первого.  
Много лет спустя, беседуя с Лигачевым, я вспомнил этот эпизод. Он засмеялся:
- Честно говоря, не помню. Но, в принципе, такое вполне могло быть. Так сказать, в моем духе.
…Мы, конечно, величали его между собой Главным Читателем.
Один умный хозяйственник как-то признался мне в порыве откровенности, в разговоре с глазу на глаз: «Я, конечно, прессу ненавижу. Но никогда никому не дам повода упрекнуть меня в этом». Это был Леонид Иванович Филимонов, только что назначенный руководителем «Томскнефти». Потом он взрос до министра нефтяной промышленности СССР.
Основания для столь крайнего чувства, как ненависть, в общем-то, были: хорошо прирученные журналисты готовы были сравнять с землею всякого, кто вызывал неодобрение Первого. Дни, когда какая-то публикация обращала на себя благосклонное внимание Лигачева, становились праздничными для всей редакции. Высшая мера оценки – постановление бюро обкома «О публикации в газете “Красное знамя” такого-то материала», – разумеется, в том случае, если постановление отмечало высокую актуальность материала и партийную прямоту редакционной позиции.
Бывало и наоборот.
Мне в соавторстве с Юрой Щербининым довелось стать объектом (или все же субъектом?) одного такого постановления. Называлось оно «О статье “Нефть” в газете “Красное знамя”». Та статья была сделана к десятилетию нашей нефтяной промышленности. Вроде бы и неплохо мы ее написали, в лирически-приподнятом ключе. Ярко показали преимущество нашего Стрежевого перед тюменским Нижневартовском (он тогда ощутимо отставал в социально-культурном развитии). Вспомнили все полагающиеся к случаю имена первопроходцев и комиссаров, романтиков и подвижников… Однако же Лигачев был прямо-таки разъярен! Мы, оказывается, не отразили должным образом ведущей роли областной парторганизации в освоении томских недр…   
Зато когда писатель Василий Афонин опубликовал в нашей газете горестные размышления о судьбе Михайловской рощи, гибнущей из-за невнимания городских властей, Егор Кузьмич прямо-таки осчастливил редакцию. Прочитав материал, он тут же потребовал машину и поехал смотреть рощу, в которой до той поры не бывал и о существовании которой вряд ли слышал. Посмотрев же, заявил, что газета совершенно права, и что надо воздать должное всем виновным.
Что и было сделано.
За ошибки газетчикам доставалось порою нещадно. Какой поднялся однажды скандал! Повод для него был, в сущности, очень смешной: под заголовком «Судилище в Пекине», в тассовской информации, сообщающей о начале процесса над бандой четырех, газета меланхолически констатировала:  «среди прочих на скамье подсудимых оказались девять бывших членов Политбюро ЦК КПСС», – разумеется, подразумевался ЦК КПК.  Обычный газетный ляп: проморгала корректура, не заметил дежурный редактор, не обратила внимания «свежая голова»… Однако обкомовское начальство не хотело увидеть в том юмора, и ошибка была объявлена политической.
До сих пор – как вспомню, так вздрогну.
Любые примеры отношения нашего первого секретаря к прессе и его отношения с представителями прессы будут восприниматься как анекдоты, если забывать о главном: в этом взаимодействии была глубоко продуманная и наработанная немалым опытом – система. Ее сущность можно вкратце характеризовать как политику кнута и пряника, но такое очень огрубленное сравнение мало о чем говорит и вовсе ничего не объясняет.
Точнее – хотя и в самых общих словах – о своей системе рассказал сам   Лигачев: «Партийные работники хорошо знают, как почетен и в то же время нелегок труд журналиста. Советский журналист – представитель сложной общественно-политической профессии. Он должен быть компетентным в вопросах партийной и хозяйственной политики, правильно ориентироваться в общественной жизни, обладать чувством нового. Кто ему может и должен в этом помочь? Конечно же партийная организация, партийный комитет.
…В наше время в силу все возрастающих задач развития общества информирование журналистов стало одним из важнейших методов партийного руководства печатью. Партийные комитеты постоянно ориентируют работников прессы, приглашают их на пленумы, собрания актива, заседания бюро. Усилились связи отделов редакций с соответствующими отделами обкома, горкомов, райкомов партии.
В аппарате райкомов и редакциях газет проводятся совместные партийные собрания, производственные совещания. По себе знаю: живое общение с работниками редакций дает много интересного и полезного. Поэтому стремимся на всех уровнях расширять и углублять контакты руководящих партийных работников с журналистами, в том числе совместные командировки, встречи по конкретным вопросам, участие в работе собраний коммунистов первичных парторганизаций областных, городских и районных газет. Это весьма действенный способ партийного влияния на содержание газет, передач радио и телевидения…»
(Цитирую по изданию: Е.К. Лигачев. Избранные статьи и речи. М.: Политиздат. 1989. С. 35).
Во всяком случае, вовсе не случайно ЦК КПСС принял постановление «О руководстве… средствами массовой информации и пропаганды» именно по Томскому обкому, а не по какому-нибудь еще.
Наши коллеги из соседних – да и более далеких – областных и краевых газет неизменно удивлялись: «Как? Вы встречаетесь с вашим первым секретарем?! Да мы своего видим только по телевизору в дни праздничных демонстраций…» Заведующий отделом обкома – предел досягаемости для журналистов Кемерова, Новосибирска или Тюмени – любому томскому газетчику был если не другом и товарищем, то надежным попутчиком и постоянным советчиком. С легкой руки Лигачева в Томске привились пресс-конференции областных руководителей. Выходит на трибуну, к примеру, секретарь обкома по промышленности либо зампредседателя облисполкома, смотрит в зал, где собралась добрая сотня журналистов, и отвечает на все и всяческие вопросы. А уж мы и рады: выпендриваемся друг перед другом, изобретая задачки позаковыристее…
Но кто скажет, что такие пресс-конференции не давали пользы?
Советский журналист – существо, изначально униженное своей зависимостью от партийного комитета. И вот – малая малость: в Томске к нам относились как к людям не самого последнего сорта, – и мы готовы были изо всех сил отрабатывать высокое доверие. Не припомню случая какого-то сверхнормативного наделения журналистской братии материальными благами. Нас не прикрепляли ни к каким закрытым распределителям, не баловали ни большими окладами, ни премиями, да и гонорары платили нищенские, – нет, мы работали не за страх и не за подачку, но на совесть.
Годы Лигачева – время непрерывного огромного строительства в Томской области. Десятки промышленных и сельскохозяйственных объектов, жилье и соцкультбыт… Не кривя душою, скажу: кабы не этот человек с его фантастической волей и страшной пробивной силою, ничего подобного в те годы появиться не могло бы. При действующей в СССР ирреальной экономической системе (не имеющей, по сути, никакого отношения к экономике) крайне трудно было выбить ассигнования на любое местное строительство, но еще труднее – найти подрядчика.
Я видел, как это делалось. Как он публично насиловал спесивое начальство жутковатого ядерного ведомства, требуя того, что позже получило название «конверсия».
- Если вы не хотите прислушиваться к нуждам народа, – говорил гневно, вколачивая слова, как гвозди, – мы откроем к чертям ваш таинственный город! Мы снимем колючую проволоку, которой вы отгородились от мира, и вытащим вас на всеобщее рассмотрение!
Цитирую буквально – по записи в старом блокноте.
Такого рода вызовы не прощает военно-промышленный комплекс ни в одной стране. Говорят, что спор этот решался на самых верхних этажах ЦК. Мудрый патриарх Ефим Славский, тогдашний министр среднего машиностроения (правильнее было бы говорить о Министерстве Расщепляющихся Материалов), сделал вид, что не знает ни о скандале, ни об угрозах. И серьезная часть строительных подразделений Минсредмаша была переориентирована лицом к деревне и взяла на себя сооружение томских сельхозобъектов.
Да и что такое курятник – пусть даже самый большой – для людей, умеющих строить ядерные реакторы?
А потом была эпопея ТНХК. И тут уже лучшие строительно-монтажные силы советской атомной империи оказались включены в сооружение гиганта полимерной химии. Тут уже Ефим Павлович стал завсегдатаем Томска. Обычно каждый его приезд заканчивался серьезным рабочим совещанием, которое министр проводил вместе с Лигачевым. 
Тут следует сказать, что Егор Кузьмич бывал крутым, порою оскорбительно резким, но я ни разу не слышал от него матерного слова и не знаю ни одного человека, который слышал. Он не терпел также сальностей и двусмысленностей на грани фола. Этим он являл замечательный контраст многим и многим руководителям, любящим темные закоулки великого русского языка. Славский же, напротив, был уникальным охальником! Кажется, он ни одной фразы без мата не мог произнести.
Из песни слова не выкинешь. И вот еще – из старого блокнота. 
Ведя одно из очень важных совещаний на строительстве ТНХК, он отпускал такие реплики. Директору комбината: «Не подстраивайся под министра, … твою мать! Работать надо, а не болтать языком!» В адрес Минэнерго: «У Непорожнего известно, какой порядок. Он команду дает, а никто ни … не выполняет». О качестве сварочных работ: «Если я варил, – никто ни … не переваривал!» («Я» – это монтажный главк в его министерстве. Ну там действительно собраны были спецы высочайшей квалификации).
В какой-то момент Лигачев, сидевший рядом, нагнулся к Славскому и что-то прошептал ему на ухо. Старый рубака ошалело потряс головой и прогремел на весь зал: «А какого ж … она здесь сидит, если ей министерский мат в диковинку?» Речь шла о единственной среди присутствующих женщине – Нине Козловской, заведующей промышленным отделом обкома.
После перерыва ее в зале уже не было.
Славский старше Лигачева на целое поколение. Я назвал его «рубакой» не случайно: комсомольская юность министра была отдана службе в Первой конной армии будущего маршала Буденного. Тот приезд Ефима Павловича имел, надо полагать, очень важное значение для стройки, поскольку наш Первый потребовал, чтобы фамилия Славского (с указанием должности) непременно появилась в газетном коммюнике.
Тут воспротивилась цензура: «Объекты этого министерства – строжайшее табу!» - «Под мою ответственность!» - «Хорошо, но надо доложить своему начальству».
Главный цензор области позвонил в Москву. И получил благодарность за проявленную бдительность.
Из-за этой перепалки номер «Красного знамени» оказался задержан часа на три.
Единственный известный мне случай, когда энергия Лигачева уперлась в непробиваемую стену. Увы, случилось это на газетном поприще…
Виктор ЛОЙША.