Виктор Кресс - человек для нашей области знаковый. Более двадцати лет он руководил регионом – с 1991 по 2012 годы. Это были разные времена. Тяжелейшие 90-е, с их разрухой, нищетой, задержками в выплате зарплат и пенсий, банкротством заводов, войной в Чечне. Оптимистичные «нулевые», когда страна начала оживать, возрождаться. И в бедах, и в радостях все эти годы вместе с жителями Томской области был Виктор Мельхиорович. Он и сегодня работает на благо томичей, отстаивая их интересы в Совете Федерации, верхней палате российского парламента.
В канун юбилея Виктор Кресс выпустил книгу воспоминаний, в которой рассказал о своем детстве, о родителях, своем становлении как хозяйственного руководителя. Она называется «Счастливые истины. Сельские истории». «Эти истины, - пишет Кресс в предисловии к книге, - в общем, просты: трудиться не покладая рук, беречь свою семью и близких, любить людей и Родину, постоянно учиться и делать добрые дела. Этим простым принципам я старался и стараюсь следовать».  Сегодня мы публикуем одну из глав новой книги, посвященную детским годам и родительским урокам Виктора Мельхиоровича.

Ни в детстве, ни позже, я ни разу не слышал, чтобы родители жаловались на судьбу, на свое житье-бытье. Они не ругали власть, от которой претерпели столько лишений, не винили начальство, соседей. Они сами были сызмальства приучены полагаться только на себя, свою голову и свои руки, и нас, детей, к этому приучили. Их государством была наша большая семья, ради нее они жили и трудились, по крупицам выстраивая фундамент благополучия.
Сколько помню, и мать, и отец всегда были в работе.  Мы просыпались - они уже работали, ложились спать – они еще работали. Отца мы почти и не видели, только по выходным. Мать вставала в пять утра, доила домашних коров, делала еще что-то по хозяйству и убегала на работу. Домохозяйкой она никогда не была, все время совмещала работу и дом.
Дяди мои устроились на стройку. Даже одноногий Венделин работал кочегаром в совхозном клубе. 
Отец, все его братья, их жены были хорошими работниками - за это уважали в поселке, ценили в совхозе. Моя тетя Фрида работала птичницей и где-то в конце 50-х годов была лучшей птичницей Кемеровской области, ее наградили орденом «Знак Почета» и отправили на ВДНХ.  Это было до 1962 года, в Мавзолее еще рядом с Лениным лежал Сталин.
Дед с бабушкой тоже трудились не покладая рук. Дед ухаживал за скотом, все дворовое хозяйство было на нем. Что-то каждый день строил, колотил, пилил. Порядок он любил, во дворе всегда была идеальная чистота. На бабушке – домашнее хозяйство. Ежедневно три раза в день в одно и то же время на столе всегда были горячие завтрак, обед и ужин. Рукодельницей была хорошей. Обшивала всех. Швейной машинки своей не было, но она все выкроит, «наживулит» нитками -  и к соседке, у которой машинка имелась. Прострочит - и, пожалуйста, обнова готова. Ну, и нас, внуков, конечно, всех обшивала. Я, пожалуй, только уже в институте не носил латаные штаны. А так, протрется ткань на заду или коленках – бабушка аккуратненькие заплатки поставит. Потом, когда заплаты уже некуда было лепить, она из больших штанов делала маленькие. Мне доставались штаны отца, мои – младшим братьям, соответственно их «калибру».
То же самое с рубашками. Когда они становились совсем выцветшими, но ткань оставалась еще прочной, она из взрослых  рубашек шила детские. А для того, чтобы вид у них был более-менее, красила их анилиновой краской – черной, синей, коричневой и так далее.
Я однажды чуть головы не лишился из-за этой краски. Как-то, маленьким еще совсем, наблюдая за тем, как бабушка красит ткань в котле с кипящим красителем, я спросил ее: «А волосы этой краской тоже можно покрасить?» Бабушка стояла спиной к котлу и, ни о чем не подозревая, ответила: «Да запросто!». А я рыжий ведь был, и мне это страшно не нравилось, потому что во дворе сверстники и старшие ребята обзывались. Я подошел поближе к котлу и собрался окунуть туда свою рыжую голову. Бабушка потом мне рассказывала: «Хорошо, я в этот момент повернулась и успела схватить тебя за шиворот!» А я готов уже был к покраске, несколько сантиметров не хватило! 
Обувку нам делал дядя Венделин. Валенки-самокаты мы покупали на базаре, они были, конечно, мягкие и теплые, но подошва быстро изнашивалась. Снег у нас был жесткий из-за Яшкинского цементно-шиферного комбината, со стороны которого ветер часто приносил цементную пыль. Дядя ловко подшивал наши пимы, прикрепляя к подошвам куски от других изношенных валенок, добавляя еще и полоски прорезиненного брезента, чтобы не промокали весною. Пришпандорит -  тогда можно и по лужам! Шил он нам и кирзовые сапоги, тоже переделывая из поношенных. Иногда даже яловые голенища устраивал, если был материал. А летом из тех же кирзовых сапог делал тапки. Мы, впрочем, летом все больше босиком…
Нас, детей, деды и родители с малолетства приучали к повседневному труду и дисциплине. Каждый имел свои обязанности. На мне, как на старшем сыне, этих обязанностей было побольше. Дошкольником весной и в начале лета мы с бабушкой ходили собирать щавель. Баба Роза брала большую корзину, мы заполняли ее до краев, потом дома варили суп из щавеля. Для меня он и сейчас – любимое блюдо, с луком, яйцом готов летом хоть три раза в день его есть.
Еще помню, ходили на озеро, собирали перья и пух от уток и гусей. Потом набивали ими подушки.
Когда я уже учился в школе, на меня была возложена обязанность водовоза. Колодец располагался неблизко, с полкилометра, каждый день нужно было натаскать не меньше двадцати ведер воды. Приходишь с учебы, берешь ведра и коромысло и – вперед. И зимой, и летом. Для полива огорода воду мы набирали из речки. Запрягаешь коня в телегу, на ней бочка литров на 200, едешь к реке, там черпаком с длинной ручкой набираешь воды, затем – уже в огороде – переливаешь это все в бочки поменьше. Часа полтора-два, и ты свободен, можно в кино пойти.
Лет с девяти в летние каникулы я работал вместе со сверстниками и взрослыми на заготовке сена и других кормов. Потом подтянулись младшие братья – Яков, Рудольф. Возили волокуши и грабли на конной тяге. У каждого пацана были закрепленный за ним конь. Через нас прошло их несколько, особенно запомнился низкорослый пегий конь моего брата Яши - монгольской породы по кличке Пегаш. С норовом был. Ранним утром приходили к загону -  коней нужно было поймать, запрячь, а характеры у них разные: одни спокойные, другие, как Пегаш, упрямые, словно сто чертей. Его долго надо было ловить, чуть ли не втроем – двое загоняют, третий с вожжами в руках перехватывает и старается поскорее набросить узду. С первого раза не всегда удавалось это сделать. Потом коней запрягали в телеги и отправлялись в поля, по пути собирая женщин-работниц. Пока едешь – бабы песни поют, языками чешут, рассказывая друг другу свежие поселковые сплетни: у кого мужик запил, у кого к какой-нибудь Аньке или Машке гулять повадился… А мы слушали, уши развесив.
Потом работа до седьмого пота: крепили волокуши из молодых березок к упряжи коней, женщины нагружали на них скошенное сено, мы отвозили его к мужикам-скирдоправам на укладку в скирды. Время пробегало быстро.
В обеденное время у нас было развлечение. Коней нужно  напоить, и мы по дороге к водоему устраивали гонки – кто быстрее доскачет. И азарт, и польза – коня надо хорошенько «прогнать», чтобы он воды больше выпил. Никаких седел, естественно, не было, но мы ж лёгенькие все, привыкали. Кожа на «пятой точке» скоро становилась как на пятках – крепкая, плотная!
У меня одно время была кобылка Потка, хорошая такая лошадка  мышиного цвета. Шустрая, она и верхом вроде неплоха, и воз могла тащить. Но конюх, когда я ее брал, предупредил: «Смотри, сильно не гони, она спотыкается». Какое там, «не гони», когда до свербежа в животе хочется всех опередить во время скачки к водоему! И я ее однажды так разогнал, что аж сам перепугался, пытался сдерживать, а кобыла уже ни в какую, прет как бешеная. И вот уже берег пруда впереди, еще несколько десятков метров и финиш, а моя Потка вдруг споткнулась, я полетел с нее и ударился задницей об пень. Хорошо хоть трухлявый оказался, я его сильно глубоко в землю вбил.
Еще такой был случай, когда со мной вместе брат Яша уже работал. Мама нам на обед всегда котомку собирала: хлеб, сало, яйца вареные, огурцы, иногда по кусочку колбаски, если маме удавалось ее достать в Яшкино. И каждому – по бутылке молока, а Якову даже по две большие  бутылки, он очень любил молоко. Бутылки эти были из-под вина – большие, 800-миллилитровые, из толстого стекла. Мы видели, как мужики их (с вином, конечно) в поле открывали. Штопора-то нет, но они умудрялись и без него. Сдирали сургуч с горлышка и под углом как-то хитро били по земле - и пробка потихоньку выходила. И вот однажды мы с Яшей приехали в поле раньше всех, потому что нужно было граблями траву поскорее сгрести, чтобы она просохла от росы под ветром. Распрягли телеги, запрягли грабли, тут брат мне говорит: «Подожди, молока попью!». А он всегда одну бутылку перед работой выпивал, вторую в обед. Пытается пробку вытащить, а она ни в какую! И он решил сделать, как те мужики – начал бить горлышком книзу, но не об землю, а об телегу. Как даст! Бутылка раскалывается, брат кричит, кровь из руки хлещет. Глубоко прорезал. Я рубаху с себя стянул, руку ему перемотал, а кровь все бежит и не останавливается. Запрягаю снова лошадь в телегу - и мы со всей мочи под Яшкин ор мчим в поселок, в больницу.
Когда Яше зашили рану, перевязали, врач сказал ему: «Благодари брата, что он тебя быстро доставил, а так бы крови много потерял, вену ты перерезал».
Так, в трудах и приключениях пролетало лето. Нам за работу даже какие-то деньги выплачивали. Мы их на одежонку какую-то тратили, на учебники – не было тогда бесплатных учебников. В общем, какое никакое, а подспорье семейному бюджету. И что ни говори, именно тогда в детстве я получил первые жизненные трудовые навыки. Среди нас, пацанов, была огромная конкуренция, нас много, а рабочих мест мало. Меня с братом звеньевые мужики всегда отбирали первыми, потому что мы старались быть послушными и все делали хорошо. На граблях конных мы собирали буквально каждую травинку, и после нас кошенина выглядела как английский газон. Помню, приехал директор совхоза и говорит бригадиру: «А здорово и красиво работают дети Мишки Кресса» - приятно было, черт возьми.
Отцовские уроки – это отдельная жизненная школа. Булгакова он вряд ли тогда читал, но принцип «Никогда ничего не проси, особенно у тех, кто сильнее тебя» соблюдался им незыблемо. Мы никогда ни у кого не занимали денег. Сами справлялись, как трудно бы ни было. Наоборот, соседи приходили, просили, и отец давал добро семейному «банкиру»-   бабушке — и та им «до получки» давала взаймы, хотя каждая копейка у самих на счету была.
Лишь однажды он взял ссуду у государства – в конце 50-х, на строительство своего дома. 20 тысяч рублей. Случилось это после того, как советским немцам отменили, наконец, унизительный статус спецпереселенцев, выдали паспорта. Немцы зарекомендовали себя хорошими работниками, и правительство, чтобы закрепить их на месте, разрешило выдавать им долгосрочные ссуды на постройку домов. Можно было переехать в другие регионы (на родину все же возвращаться не разрешалось, и конфискованное имущество назад не отдавалось), так сделали некоторые яшкинские немцы, подавшись после снятия спецрежима в теплые края – Казахстан, Узбекистан.  Крессы на большом семейном совете решили оставаться в Яшкино. Было нас уже здесь больше 30 человек – деды, родители, дядья с детьми… Приросли, пустили корни. Пришла пора обустраиваться как следует. Сами построили большой четырехкомнатный дом, баню, стайки, летнюю кухню, гараж и крытый двор. Ссуды хватило, чтобы еще и мотоцикл прикупить -  ИЖ-56. И дяди мои себе там же, в Яшкино, дома построили.
Как ни била судьба отца под дых, до конца своих дней он сохранял какое-то особое, щепетильное отношение к тому, что называется чувством собственного достоинства. Это не гордость, не тщеславие, а скорее природная сущность его натуры, характера.
На всю жизнь запомнился один из его уроков. Это было, когда я учился в пятом классе. К этому времени нас, детей, у родителей было уже шестеро, семья считалась многодетной, и полагалась мне, как ученику, бесплатная школьная форма. Я, конечно, не ходил оборванцем, одежду носил пусть и подержанную, подшитую бабушкиными заплатками, но аккуратную и всегда чистую. А некоторые одноклассники щеголяли в красивой школьной форме: курточка с карманами и металлическими пуговицами, штаны, ремень с пряжкой. Красота!  И вот однажды наша классная руководительница Эмма Эрнстовна Локк вручила мне после уроков большой бумажный пакет с новенькой формой: «Это тебе!» Я прибежал домой счастливый, достал из пакета курточку, брюки, нагрел утюг, все так хорошо прогладил (гладить научился с малолетства и по сей день брюки глажу сам), повесил на спинку стула. Ну, думаю, завтра надену. Утром просыпаюсь, смотрю – стул стоит, а формы нет! Маму спрашиваю: а где форма? Она мне показывает – на столе лежит все тот же бумажный пакет, перевязанный тесемочками. Я начал было возмущаться, а мать мне говорит: «Отец вчера пришел с работы, когда ты уже спал, увидел твою новую форму и сказал: пусть Витя вернет ее в школу. И добавил: мы сами можем своих детей и одеть, и обуть, а форму эту пусть носят те, кто в ней больше нуждается».
Я понес пакет обратно в школу. Отдаю Эмме Эрнстовне чуть ли не со слезами на глазах: вот, родители мне сказали, чтобы я вернул форму вам… Учительница меня ласково так потрепала по голове и сказала: «У тебя, Витя, хорошие родители…»
Форму потом отдали моему соседу по парте Кольке Зозуле. У него в семье было трое детей, отец часто заглядывал в рюмку, жили они бедно. И Колька носил государственную форму, а я нет. Но отцовский урок запал в душу. И никогда в жизни у меня даже мысли не возникало, что можно пойти и у кого-то что-то попросить. Если я хотел что-то получить, мысль была одна - надо работать. Пахать, как отец.
Он был истинным пахарем, в прямом и переносном смыслах. Когда в середине 60-х совхоз, в котором он работал, отмечал 20-летний юбилей, отца, как знатного механизатора, от дома до места проведения праздника отвезли на наряженной тройке лошадей, под музыку, встретили на красной ковровой дорожке под аплодисменты. А на торжественном собрании секретарь парткома Бреус прилюдно сказал, что если всю работу, сделанную за прошедшие годы Михаилом Крессом (по-русски его так называли), перевести в мягкую пахоту, то получится, что он вспахал территорию, по площади равную Германской Демократической Республике. И медаль ему потом вручили – «За трудовое отличие».
Горжусь отцом. Всему лучшему в себе я обязан в первую очередь именно ему.
Редакция газеты «Красное знамя» поздравляет Виктора Мельхиоровича Кресса с юбилеем и желает ему благополучия, успехов, новых свершений на благо жителей Томской области!