Завтра исполняется 80 лет известному томскому журналисту Соломону Выгону. Сегодня мы публикуем его зарисовки о работе в «Красном знамени».
Коллектив газеты поздравляет коллегу с юбилеем! Желаем ему здоровья и творческих успехов – Соломон Львович по-прежнему в профессии и радует читателей интересными публикациями.
Первый раз я пришел в «Красное знамя» в 1956 году… учеником десятого класса. Тогда на экраны вышел советский фильм «Убийство на улице Данте», снятый Михаилом Роммом. В нем потрясающе играли Казаков, Гафт, Смоктуновский, Козырева, Плятт. Сюжет такой. Война, немцы в Париже, известная актриса и ее театральный агент – против оккупантов, а сын актрисы, тайно от матери, в компании молодых французских фашистов охотится за участниками Сопротивления. Она узнает об этом, все заканчивается трагически. Фильм меня так потряс, что я решил… написать рецензию, чего до того никогда не делал. Размахнулся почти на 12 страниц школьной тетради. Принес в редакцию. Меня направили в отдел вузов и школ, которым тогда руководила Елена Александровна Николаева. Она прочитала и сказала: «Это лучше, чем та рецензия, которая у нас есть, но мы не можем отказать автору, которому ее заказали. Следующий раз, если что-то напишете, предупредите заранее. Приходите прямо ко мне…»
И я пришел в «следующий раз»… почти пятнадцать лет спустя, в 1970 году, после шести лет работы в областной молодежке - «Молодом ленинце», где дослужился до заместителя редактора. Сказать, что газета «Красное знамя» с ее тиражом 140-160 тысяч экземпляров была авторитетной и популярной в те годы, значит ничего не сказать. Перед ее журналистами были открыты все двери. Даже работники обкома партии не пользовались таким авторитетом, да и по фамилиям их мало кто знал. А нас знали. Газета была практически в каждой семье.
Руководители
Коллектив «Красного знамени» состоял из ярких личностей. Редактор, Александр Николаевич Новоселов, участник Великой Отечественной войны, раненный в обе ноги на Сандомирском плацдарме, когда форсировали Вислу. Пришел с войны, передвигался сначала на костылях, работал в Асиновской районной газете, прежде чем стал редактором областной. Сменил на этом посту Владимира Александровича Кузьмичева, человека умного, но, мягко говоря, консервативных взглядов, хотя в двадцатые годы он издал первую советскую книгу о социологии и умудрился остаться в живых. Журналист Новоселов был никакой, если честно. Но его большим достоинством как редактора было то, что он всегда вступался за сотрудников, понимал, что это люди творческие.
Какую бы ошибку ни допускал журналист, редактор брал вину на себя. На заседаниях бюро обкома партии мог высказать точку зрения, отличную от подобострастной общей. Когда газета в одной статье напечатала «слона Хрущева» вместо «слова Хрущева», выговор получил редактор, а дежуривший сотрудник остался ненаказанным. Проблемой Новоселова была слабость к спиртному, в том числе и на работе. Это приводило к немалому числу острых ситуаций, но сотрудники делали все, чтобы они не просочились в обком. Там, впрочем, об этом знали, но «застукать» редактора было невозможно. Мы терпимо относились к его появлениям в редакции слегка нетрезвым. Большинство считало, что это следствие войны, как у многих фронтовиков, и тяжелого ранения, но я знал и другую причину. Учился в одном классе с приемной дочерью Новоселовых, очень красивой, умной девочкой, которая, выйдя замуж, через несколько лет покончила с собой по неизвестной причине.
Первым заместителем редактора был Евгений Михайлович Шатохин. Вскоре, после того как я пришел в редакцию, Шатохин стал собкором «Известий» и переехал в Москву. На его должность был назначен Иосиф Алексеевич Мизгирев, участник войны, потерявший на фронте руку. По рассказам коллег, он одно время работал в обкоме партии на ответственной должности. «Сидел» на письмах к Сталину от трудовых коллективов, передовиков производства, пленумов партийных комитетов. Мизгирев их читал, подправлял, если нужно, перед тем как отправить в Москву. Понятно, что гиперответственность осталась в нем навсегда. Когда наступала его очередь быть дежурным редактором, он очень долго сидел над полосами, тщательно прочитывал и выверял все тексты. У нас даже анекдот про него ходил: дескать, прежде чем поставить свою подпись в газете, когда остается за редактора, он достает паспорт и сверяет свою фамилию. Мизгирев был человеком исключительной честности, порядочности в глазах всего коллектива, всех знающих его людей.
Другой заместитель редактора Максим Васильевич Мальцев, работал раньше редактором в Шегарской районной газете. Милейший человек, такой, как говорится, мухи не обидит. При этом с твердым характером, тактичный, знающий все, что касалось сельской тематики, умеющий постоять за газету и за журналистов в конфликтных ситуациях. После Новоселова редактором стал бывший секретарь Александровского райкома Николай Григорьевич Нестеренко, человек очень хорошо образованный, с большими амбициями, в меру демократичный, но мыслями от газеты далекий. После ухода из редакции он пытался создать свое дело, но серьезного успеха не достиг.
…В конце восьмидесятых – начале девяностых редакцию возглавили журналисты нового поколения, выпускники Томского университета. Сначала Владимир Иванов, а затем – и до сих пор - Татьяна Кондрацкая. Могу сказать о них главное - это удача, что оба оказались не только журналистами, но и природными бизнесменами. Они сумели наладить успешную работу в годы всеобщего бартера, выменивая дефицитную тогда газетную бумагу на продукцию томских заводов, с которыми, в свою очередь, расплачивались рекламой. Сумели привлечь в газету и массу частных рекламодателей, что позволило газете выжить, зарабатывать на бумагу, типографские расходы, зарплату журналистам. Рядом был пример другой областной газеты «Народная трибуна», где таких лидеров не нашлось, и она разорилась.
Коллеги
Аркадий Семенович Брускин, зав. отделом партийной жизни, в котором я начал работать, был участником войны, в семнадцать лет по комсомольской путевке засланным в партизанский отряд на территории Белоруссии. Он был из числа журналистов, что называется, «божьей милостью», попавших на эту стезю случайно. Умный, энергичный, но с непростым характером. Нередко бывал раздражен, мог из-за пустяка устроить скандал, а потом разговаривать как ни в чем не бывало. Пару раз он закатывал мне такие истерики, что я не выдержал, написал заявление редактору с просьбой перевести меня в другой отдел. И только тут кто-то сказал мне, что у Аркадия диабет, что объясняло характер. Я пошел к Новоселову с просьбой аннулировать мое заявление, потому что не знал про эту болезнь. Новоселов сказал, что понял, но заявление не отдал. Приберег, думаю, на всякий случай, потому что отношения с Аркадием у него тоже были не безоблачные.
Брускин сыграл свою роль в отставке ректора ТПИ Александра Акимовича Воробьева. У Воробьева, человека независимого, депутата Верховного Совета РСФСР, было несколько конфликтов с первым секретарем обкома партии Егором Кузмичом Лигачевым. Главный конфликт, как я понял, случился из-за Академгородка. Воробьев был против, считал, что академия переманит кадры из томских вузов. На пике конфликта в редакцию поступила команда дать про ректора критическую статью. Но что ему «пришить»? Воробьев, к несчастью, выпустил тогда в свет книжку с библиографией своих научных трудов. Это и стало зацепкой. Вот, дескать, как нескромно, новый Лев Толстой объявился. И Брускин, даже не повстречавшись с Воробьевым, написал критическую «разоблачительную» статью. Одновременно из журнала «Крокодил» прибыл журналист, сочинивший фельетон про Воробьева. После этого судьба Воробьева была решена, он был снят с поста ректора, оставаясь профессором вуза.
В отделе сельского хозяйства самой яркой личностью был, конечно, Вадим Макшеев. Трагическую судьбу его семьи, сосланной из Прибалтики в Нарым, чудом в ней выжившего, но потерявшего от голода мать и сестру, тогда досконально мы не знали. Вадим иногда публиковал в газете и в журналах рассказы о людях севера, села, потом начали выходить его повести и романы. Но книгу «Нарымские хроники» написал много лет спустя, когда ушел из газеты и стал известным писателем. Считаю, что он и в Томске, и в стране в целом как-то недооценен. Не знаю, почему. Как-то он все время в тени. Может быть, он и сам стремится к этому? Да, есть Солженицын, Шаламов. Но у Макшеева своя история ГУЛАГа, ГУЛАГа сибирской глубинки, хотя порой и без колючей проволоки. История потрясающе трагичная.
В этом же отделе работал Юрий Алексеевич Молодцов, также прекрасно знавший деревню и тоже обладающий литературным даром, только поэтическим. Свои стихи публиковал редко, стеснялся об этом говорить и предлагать их для публикации.
Борис Бережков – легендарная личность. Он заведовал отделом информации, и ему ежедневно надо было добыть что-то интересное о событиях в области. Сколько там было истинных информаций, сколько придуманных, одному богу теперь известно. Но Боря делал свое дело: набирал «информашки», как он их называл. В «Красном знамени» Борис когда-то работал одно время вместе с писателем Липатовым, дружба у них продолжалась и с отъездом Липатова в Москву. При мне как-то Липатов позвонил Бережкову и сказал, что ему срочно нужен корабельный телефон «для понтов». Боря раздобыл такой телефон и рассказывал потом, что телефон этот висел у Липатова в его московской квартире…
Эдуард Стойлов – еще одна яркая личность «Красного знамени». Работал он в отделе промышленности и вел лесную тему, страстно любил старый Томск и очень хорошо его знал. Любил встречаться со старыми томичами, разговаривать с ними. Любовь к Томску выразилась у Эдуарда и очень интересными телеочерками о Томске. Самоучка в журналистике, как многие из нас, Стойлов был самоучкой во многом другом. Во-первых, отлично играл без нот, «на слух», на аккордеоне. Еще он увлекался чеканкой, стены квартиры были увешаны его работами. Но самым любимым увлечением были модели кораблей - парусников, выполненные им до мельчайших деталей. Над этими кораблями он мог сидеть днями и ночами. Мы искренне восхищались его работами и поражались тому, как он их делал, имея очень слабое зрение.
Интересно, что почти все в газете не работали прежде в тех отраслях, которые освещали в газете, но вряд ли кто из профессионалов мог об этом догадаться. Особенно сложной в этом плане была работа в отделе промышленности, который вел темы строительства, томских заводов, нефтяной, газовой и лесной отраслей. Возглавлял отдел Леонид Левицкий, сотрудниками в разное время были Валерий Лавров, Юрий Щербинин, Владимир Иванов, Виктор Лойша. Высокопрофессиональными были в «Красном знамени» фотоиллюстрации Евгения Лисицына, Николая Потапова, рисунки Владимира Марьина. Все они также были самоучками, но ярко раскрылись в газете.
Любовь к командировкам
В первый рабочий день в «Красном знамени» со мной побеседовал редактор газеты А.Н. Новоселов. Он мне сказал: «Знаешь, пока нет подходящей ставки, поработай месяц в отделе сельского хозяйства. Это будет для тебя вроде испытательного срока». Сразу меня отправили в командировку, которые для журналистов газеты были по сути обязательными, как минимум раз в две недели. Шла уборочная страда, мне предложили написать о передовом председателе колхоза в Баткате Шегарского района.
Вообще работа редакции в том, что касалось села, четко делилась в отношении села на освещение компаний – посевная, сенокос, заготовка кормов, уборка урожая и снова по кругу. Эти темы были обязательны и для передовых. А к ним непременно передовицы полагалась «шапка», чаще всего согласованная в обкоме партии. Однажды шапка была такая: «Выкосим все, что выросло». И мы с коллегами еще не раз юморили по этому поводу.
Притупов оказался человеком с пятью классами образования, нудным, но дотошным хозяином деревни. В село я добрался к вечеру, Притупов, узнав о цели приезда, обещал на следующий день проехать со мной по полям. Потом вызвал уборщицу: «Возьми его на ночлег, покорми, но деньги возьми обязательно». Женщина дала мне оладьи с медом, молоко, конечно, не взяла с меня платы. На следующий день, когда мы ездили по полям, на ток, на ферму, я обратил внимание, что Притупов постоянно что-то записывает в простую школьную тетрадь по арифметике. Оказалось, он вел ежедневные записи о том, что нужно сегодня сделать, что уже сделано. И было много цифр, какие-то расчеты – сложение, вычитание «в столбик». И у меня тогда окончательно сложилась тема очерка - о рачительном хозяине села - и я, назвав очерк «Арифметика председателя», подстроил под заголовок весь материал, переборов неприязнь к Притупову как человеку.
Пройдя испытательный срок, я надолго утвердился в отделе партийной жизни и даже в конце восьмидесятых заведовал им, что было до перестройки невозможным из-за «пятой графы» - национальности. Надо сказать, что в партотделе, помимо отчетов со скучных конференций, собраний, было и много интересных тем. Но именно в отделе партийной жизни я, может быть, совершил главное преступление в начале своей журналистской работы. Как-то Брускин дал мне задание: «На ТЭМЗе очень слабый секретарь парткома, его хотят снять. В обкоме поставили перед нами задачу– сделать критический материал о его работе. Давай езжай». Я поехал. Поговорил с людьми в цехах, с самим секретарем. Человек хороший, но руководитель и вправду оказался никакой. Партийная работа была действительно слабовато поставлена. Мой материал Брускин посмотрел и сказал, что это никуда не годится и надо переделывать. Я переделал, это ему тоже не понравилось. И он мне продиктовал все то, о чем я написал, но выстроено было совершенно по-другому, толково, ясно. И сразу становилось понятно, что партком на заводе работает очень плохо.
Статью напечатали, секретаря конечно же сняли, но у меня на всю жизнь осталось чувство вины. Текст – он был критическим - перед публикацией не показал секретарю, что от меня и не требовалось в те времена, ибо судиться с газетой никто не пытался. Да и спешка была с этой заказной статьей. Но вечером, перед выходом газеты, я представил, как парторг утром берет газету и читает о себе неприятные строки. И его жена, дети переживают, что папу «ославили» на весь город. После этого я всегда показывал человеку критическую статью, выслушивал его встречные аргументы.
Работа в «Красном знамени», как и в «молодежке», давала постоянно возможность встреч с яркими личностями. Одним из таких был Николай Степанович Жульев, знаменитый председатель колхоза «Маяк» в Первомайском районе (позже он стал первым директором тепличного комбината). Отойдя от дел, Жульев написал свои воспоминания и попросил меня их отредактировать. Воспоминания шли вразброс, но читались легко, были наполнены вперемешку трагическими и смешными историями из тяжелой деревенской жизни середины пятидесятых годов. Мне оставалось только выстраивать материал каждой главы и книги в целом, делать литературную правку, придумать заголовки глав и книги. Я назвал ее «Вкус хлеба». Жульев хотел что-то более возвышенное, но я убедил его оставить это название.
На Жульева поступила в обком жалоба, и меня послали к нему вместе с Вологдиным, заведующим орготделом, по влиятельности едва ли не вторым человеком в обкоме после Лигачева. Зачем он меня взял в эту поездку, не знаю, может, думал, что придется дать в газете критическую статью. Дело в том, что Жульев, воспитывая колхозников, использовал местное радио. И говорил все, что считал нужным, причем сыпал такими словами, что народ потом над теми, кого он «песочил», долго смеялся. Представьте: в шесть утра, когда люди должны гимн слушать и последние известия, а потом «Утреннюю зарядку» под командой диктора Всесоюзного радио делать, из динамиков звучит голос Жульева, распекавший какого-нибудь Ваньку, валявшегося вчера на току, или нерадивую Маньку, опоздавшую на дойку, потому что «трусы, наверное, долго найти не могла». Мог и матом загнуть, но не зло, а с таким юморком, что над нерадивым работником колхозники потом несколько дней подтрунивали. В конце концов, «пострадавшие» начали писать жалобы в обком, с гневом обличая председателя, неправильно использующего наше советское радио.
Вологдин провел с Жульевым воспитательную беседу насчет выражений и того, что негоже ему вылезать в эфир, когда идут передачи из Москвы, попили мы с ним чай и уехали. Вологдин о сути дела ничего мне не сказал, и я понял, что ничего в газете писать не надо. В середине семидесятых Жульев перебрался в Томск, строил здесь по поручению Лигачева большой тепличный комбинат.
Но вернусь к газете. Еще одна памятная встреча в селе, с Федором Назаровичем Кондратюком. Этот человек с семиклассным образованием, прошедший войну, добивался неимоверно высоких урожаев в Крутоложенском отделении колхоза, которым руководил. Здесь урожаи были по 20-22 центнера с гектара, в то время как уже 17 считалось очень хорошим результатом. Мой очерк о Кондратюке назывался просто «Крестьянин». Он и был очень простым человеком, располагавшим к себе, талантливым организатором. Достоинство очерка, на мой взгляд, было в том, что мне удалось показать «человека от земли», с его крестьянским умом и хваткой, позволяющими без агрономического образования добиваться впечатляющих результатов.
Без малого два десятка лет в молодежной газете, а потом в «Красном знамени» я, как спецкор, рассказывал также о людях и проблемах томского севера. Работа в командировках доставляла мне удовольствие, особенно в командировках на север - в Александровское, Васюган, Каргасок. Там всегда находились интересные темы и яркие люди. Как правило, это были геологи и нефтеразведчики из Александровского, Нового Васюгана, Каргаска, вертолетчики, строители Стрежевого, бойцы томских студенческих отрядов. До сих пор помню имена героев публикаций из моих первых северных командировок - геологов Даненберга, Шелковникова, Некрасова, Арбузова, Ганюка, вертолетчиков Шепелева, строителя Олега Ружникова.
Все мои герои очерков и статей были людьми, увлеченными своим ремеслом, и когда я общался с ними, видел их работу, слышал, как они говорят о своем ремесле, то, право, завидовал, что я не геолог, не хирург, не летчик, не строитель, не ученый… В журналистской работе мне очень интересен сам процесс собирания материала. И когда было собрано уже все, наступало какое-то опустошение. Кажется, есть все: факты, детали, характеры, а садиться за очерк, за статью не хочется… Надо бы на какое-то время просто отойти от собранного материала, дать ему отлежаться. Но поскольку обычно материал нужен был срочно, приходилось себя заставлять.
«Почему в газете нет критики?!»
Работа в партийном отделе «Красного знамени» имела тот минус, что надо было стараться, не халтуря, а главное, доступно, без партийно-бюрократической занудности рассказывать о партийных собраниях, партийных организациях. Со времен «Молодого ленинца» во мне было заложено, что халтурно ничего нельзя делать. Сегодня, завтра подашь информацию как попало, а там наступит момент, когда ты уже и не сможешь качественно изложить материал… И когда я писал о каких-то партийных конференциях, собраниях, пленумах, старался говорить доступным языком о том, что там происходило. Конечно, не обходилось без каких-то обязательных клише. Например, в отчете о партийных собраниях надо было обязательно процитировать Брежнева. (А вот Лигачев, когда просматривал материалы газеты с конференций и пленумов, цитирование своих речей решительно вычеркивал. Он учитывал, что газета, отправляется также в сектор печати ЦК партии, и там, видимо, следят, сколько раз упомянут Брежнев и сколько раз Лигачев).
Лигачев требовал, чтобы у каждого сотрудника обкома (а затем и горкомов, райкомов) утром на столе лежала газета «Красное знамя». Он сам начинал свой трудовой день с того, что просматривал обе областные газеты. В членах бюро обкома был наш редактор газеты, чего прежде не практиковалось. В то же время Лигачев никому, кроме себя, не позволял командовать газетой. Секретарь обкома Петр Слезко иногда пытался что-то диктовать, но Новоселов очень резко это отметал, зная, что найдет поддержку Лигачева.
Критиковать нам разрешалось райкомы партии в целом и их отделы, иногда отделы Томского горкома партии, но не горком в целом и ни одну из структур аппарата обкома. Но и то, что было позволено, существовало только в нашей области благодаря некоторому либерализму Лигачева, держащего газету за один из рычагов управления, ну и воспитания на положительных и отрицательных примерах. Газеты ему регулярно на рейсовом самолете доставлялись и в отпуске (как правило, он проводил его в подмосковном санатории, вместе с женой, которая не могла весь год жить в Томске, видимо, по состоянию здоровья). Помню, как в один из отпусков, его помощник, Роман Романов, позвонил редактору: «Юрий Кузьмич спрашивает, почему в газете третий день нет критики?!». Надо ли говорить, что в следующем номере критика «нашлась» и что это был исключительный случай ее отсутствия прежде и потом.
Когда мы говорили коллегам из газет других областей о том, что нам разрешено, они делали большие глаза. У них разрешалась разве что критика управдомов, начальников коммуналки, некоторых хозяйственников. И еще. У нас Лигачев установил железное правило: ответ на критику газеты должен быть дан не позднее, чем через десять дней. И это касалось не только областной газеты, но и районных.
То, что Лигачев читал и «Молодой ленинец», знаю по себе. Однажды по результатам поездки к нефтяникам я написал статью, после чего меня пригласили в обком партии к Веселкову – инструктору нефтяного отдела. Дело в том, что моя статья носила критический характер в отношении одной строительной организации, принадлежащей Тюмени. Эта организация тормозила ряд работ на нашей территории. Инструктор мне сказал: «Егор Кузьмич Лигачев поручил мне с вами поговорить. Все, что вы написали, правильно, но нам сейчас не время ссориться с Тюменью».
Примерно раз в год Лигачев приезжал в редакцию: либо на заседание партийного бюро, либо на собрание. И всегда это было неожиданно, вдруг. В выступлениях обозначал задачи, которые надо решать коллективу. Правда, иной раз и не совсем понятно было, чего он, собственно говоря, приехал. Говорил такие вещи, про которые мы и так знали. Думаю, это был определенный ритуал. На собрания призывали и типографских, и даже техничку тетю Клаву. Создавали массовость.
И еще одна показательная сторона внимания Лигачева к журналистам. В поездках вместе с ним по области он всегда следил за тем, чтобы журналистов кормили в столовых вместе с ним (другие начальники на это тему не заморачивались) и нормально устроили в гостинице. (Сам, как и другие высокие начальники, ночевал в райкоме партии, где была специальная комната с кроватью и – главное - со спецсвязью с Москвой, откуда могли позвонить из ЦК или Совета Министров).
Соломон ВЫГОН.